Путеводная звезда [= И нет любви иной...] - Анастасия Дробина

– Да, я все понял, девочка. Ты ведь всегда меня любила?

– Да.

– Что ж ты мне никогда…

– Подумай, Дмитрий Трофимыч, сам поймешь.

– Да какой я тебе Трофимыч, господи? – тихо сказал Митро, глядя на нее. А Варька, впервые в жизни осмелев, прямо и спокойно смотрела на него.

– Ну, что ты на меня так глядишь, Митро? Ты для меня всегда луной в небе был. Не дотянешься, не ухватишь. А раз так, чего мучиться – иди своей дорогой. Я и шла. И ты тоже.

– Дэвлалэ… И когда Ольга умирала… Жена моя первая… ты со мной была… – Митро мучительно наморщил лоб. – Ты, а не мать, не сестры… Они-то все ее терпеть не могли. И ты потом Илонку со мной из табора бежать уговорила…

– Уговорила. И не жалею. Жена у тебя – золото, и дети хорошие, и внуков уже немерено… – Варька вздохнула. – Господи, какие же мы старые уже, Митро…

– Знаешь… Будь я тогда поумней – может, на тебе бы женился.

– Еще чего! Ты вспомни, какой я была – девка таборная, глупая. Черная, как головешка, зубы торчат. Яков Васильевич поначалу даже боялся меня господам показывать. Врешь ты, морэ, но все равно спасибо.

– Я не вру. Я лучше тебя людей не знаю.

Варька заплакала. Митро обнял ее. Они молча стояли у окна, за которым мокро шелестели ветви сада, и Варька чувствовала, как вздрагивает на ее плечах тяжелая мужская рука.

Митро пришел в себя первым. Шумно вздохнул, провел ладонью по лицу, отошел в сторону.

– Что ж… ладно. Поеду я завтра. И вы возвращайтесь поскорей. Без тебя хор гроша не стоит.

Варька кивнула. Шагнула было к двери, но Митро, поколебавшись, удержал ее:

– Постой. Поди сюда.

Варька вернулась к столу. Митро взял в ладони ее худое, темное, мокрое от слез лицо. Со странной усмешкой выговорил:

– По-дурацки-то как все повернулось…

– По-другому и быть не могло, – как можно тверже сказала Варька.

– Можно, попрошу тебя? – Митро неловко стянул с пальца золотой перстень с крупным аметистом, помедлив, подал Варьке. Та, не двигаясь, удивленно смотрела на него, и Митро покраснел, как мальчик. – Ты… ты не подумай чего. Просто на память возьми.

– Хм… А если Илона спросит – куда кольцо делось?

– Скажу, потерял. Или в карты проиграл.

– Не надо. – Варька положила кольцо на столешницу рядом со свечой. – Я ведь его все равно носить не смогу. Все это кольцо у тебя видели.

– А ты здесь носи. – Митро коснулся ладонью своей груди.

– Нет. – Варька слабо улыбнулась. – Пусть уж все как есть остается. Тем более что не расстаемся же. Не бойся, морэ, до конца жизни тебе глаза мозолить буду в хоре… Можно и мне тебя о вещи одной попросить?

– Все, что захочешь.

– Если встретишь моего брата – не убивай его.

С минуту Митро молчал, пристально глядя на Варьку. Затем со странной улыбкой спросил:

– Что ты знаешь, девочка? – Варька не ответила, и он, помедлив, сказал: – Хорошо. Чем поклясться?

– Ничем не надо. Я тебе верю.

Митро взял ее холодную руку, бережно поцеловал. Варька слегка коснулась губами его лба.

– Прощай, Дмитрий Трофимыч.

– Прощай, девочка.

Варька ушла. Митро неподвижно стоял у стола. Его опущенная голова отбрасывала в пятне света бесформенную тень. Дождь за окном утихал. Свеча замигала, затрещала и погасла.

* * *

Осень отметила свой приход в Одессу буйным норд-остом, порывистым и капризным. Он то успокаивался на два-три дня, то врывался в бухту вновь, трепал платаны, ломал ветви, уносил в море солому с крыш и рыбачьи сети. Свинцовые, вздыбившиеся пенными гривами волны с ревом лезли на берег, остервенело колотились в утесах. В порту сорвало с якорей два корабля, и они, не решившись приставать к берегу в такую погоду, ушли в Севастополь. Рыбаки кляли погоду и святого Николая, сидели по кабакам и кофейням, ждали штиля, на всякий случай повытаскивав подальше на берег шаланды и баркасы.

Наконец в конце октября долгожданная погода пришла: проклятый ветер утих, выглянуло теплое солнце, взъерошенное море улеглось и несколько дней было синим, ясным, умиротворенным, словно после хорошей бани. Как раз подходило время макрели и камбалы, и обрадованные рыбаки, измучившиеся от безделья, собрались на лов. Но не все: люди постарше опасались, говоря, что бора[36]коварен и может «выжидать». Пять шаланд все же покинули бухту и, когда солнце поднялось над скалами, скрылись из виду.

В поселке забеспокоились два часа спустя, когда на ясном небе появились «кошачьи хвосты» – длинные мохнатые облака, обычно ничего хорошего не предвещавшие. Снова задул ветер, через полчаса превратившийся в бурю, небо обложила зловещая темная синева, которую из края в край пересекали молнии, и в бухте мгновенно стало темно. Море вновь наморщилось волнами, его до самого горизонта пестрили белые барашки, в утесах уже ревела и металась вода, всплескивая брызги до макушек скал. На утесы высыпал весь поселок, женщины запалили было на берегу костер, но хлынувший ливень тут же затушил его. Из Одессы верхом прилетели Илья и Митька. Илья, осадив буланого возле сгрудившейся у скал толпы, накинулся на первого, подвернувшегося под руку, – Лазаря Калимеропуло.

– Лазарь! Дорогой мой! Скажи, эта дура вправду в море вышла? Одна? Может, померещилось тебе?

– Какое «померещилось»?! – завопил Лазарь, хватаясь за голову. – Уплыла, проклятая, сказала – снасть у нее там на макрель стоит, проверить, мол, надо. И на что ей та макрель, святой Спиридион?!

– Ты что же, холера одноглазая, досмотреть не мог?!

– Да что я с ней сделаю? Вот сам бы и смотрел, вместо того чтоб по степи шляться, вор лошадный!

– Кончайте! – хмуро оборвал их мрачный растрепанный Белаш, у которого в море утром вышли два сына. – Зараз обоим наваляю.

Илья, выматерившись от бессилия, запрыгал по уступам на верх утеса, всмотрелся в сизую мглу, сгустившуюся над морем. Он не был рыбаком, но даже ему было понятно, что лучше бы лодкам проболтаться несколько дней в открытом море, чем пытаться, на свою погибель, пристать к берегу сквозь такой прибой. Волны, казалось, взметывались до небес, ревущими валами падали вниз, пена хлестала по лицам собравшихся на скалах людей. Небо грохотало и сверкало, сполохи молний, как днем, озаряли бухту. Рядом сопел в плечо Митька.

– Чаво, у тебя глаза помоложе… Посмотри – не видать?

Митька молча покачал головой. С берега сквозь рев ветра послышались отчаянные женские рыдания. Свесившись с утеса, Илья увидел, как Фроська, невестка Белаша, вырвалась из рук свекрови, кинулась к морю, влетела по пояс в воду и застыла там, прижав руки к груди. Ветер сорвал с ее головы расшитый платок, унес его на скалы, дождь вымочил и растрепал волосы. Несколько раз волны с головой накрывали шатающуюся фигурку Фроськи, валили ее с ног, но она поднималась и, не оборачиваясь на призывы с берега, продолжала всматриваться в черное море. И спустя полчаса хрипло, прерывисто закричала: